Если кто-нибудь скажет вам, уважаемые читатели, что все песни «Машины времени», авторство которых зарегистрировано за Макаревичем, — это песни Макаревича, можете смело плюнуть этому человеку в глаза. Или в какое-нибудь другое, более интересное вам место.
Макаревич. Немного биографии говночеловека

Я могу торжественно заявить, что подавляющее большинство стихов действительно принадлежат Макару, что в песнях были какие-то его музыкальные идеи, но музыка... Тут уж увольте, музыка в песнях на стихи Макаревича — это коллективное произведение многих людей, которые работали с ним в «Машине времени» в разные годы.
Музыка состоит из множества нюансов. Это не просто набор нот или аккордов, это выражение творческих возможностей тех, кто соприкоснулся с музыкой в процессе ее превращения из бумажки с нотами или напеванием под гитару в то, что исполняется на концертах или записывается на пластинках.

Уверяю вас как профессионал, что если бы Макаревич исполнял те песни, которые он приносил на репетиции группы самостоятельно, то это было бы бесконечное нудное нытье под плохо настроенную гитару, в котором нельзя было бы даже близко признать великие песни самой великой группы нашей страны XX века. Сам Макаревич был бы одним из тысяч «лесных братьев», которые под гитары за 7.50 пели свои песенки на туристских слетах. Может быть, он даже выиграл бы какой-нибудь Грушинский фестиваль, исполнив там философический блокбастер типа «Закрытые двери» или «Он был старше ее, она была хороша...». И никаких там тебе телеведущих, каэспэшников «не берут в космонавты». И никаких там писательских опытов — писать было бы не о чем. Разве что с аквалангом плавал бы да рыбу ловил...
Все, кто когда-либо писал о «Машине времени», тактично обходили вопрос, почему весной 1979 года от Макаревича дружно ушли все музыканты (в первую очередь это касается Евгения Маргулиса и Сергея Кавагое). Напомним, что последний вообще работал с Макаром со дня основания группы. В отличие от Женьки, который по своей еврейской сущности космополит и конформист, Кава так больше и не приблизился к «Машине», хотя изредка общался с Макарезичем в 80-е годы до своего отъезда в Японию. Напомню, что он даже отклонил приглашение участвовать в праздновании двадцатилетия «Машины времени» в 1988 году, куда приглашались все, кто когда-то работал в группе. Самурай, одним словом. Сказал — сделал. Так вот, журналисты говорили о каких-то «творческих разногласиях» или о том, что Макаревич якобы настаивал на официальном статусе группы, а Кава с Гулей хотели быть «подпольщиками». На самом деле группа распалась в значительной мере по совершенно другим причинам, а точнее, из-за патологической любви Андрея Вадимовича Макаревича к денежным знакам. Причем знакам, заработанным не только им лично, но и другими членами коллектива. Кавагое рассказывал о том, что в конце семидесятых годов Макаревич решил заказать написание клавиров ко всем полутора сотням песен «Машины времени» и официально зарегистрировать их в обществе по охране авторских прав. Но дело было в том, что значительная часть музыки ему не принадлежала. Целый ряд песен в процессе коллективной работы над ними получил музыку, на сто процентов отличную от той, которую приносил Макар. Кава знал об этом больше, Маргулис — чуть поменьше, но все равно знал. Всем было понятно, что за эти песни, вполне возможно, будут платить деньги, значит, за совместные произведения нужно было бы и платить всем. В этом смысле Кавагое и выразился, на что получил ответ, что «ресурсы распылять не надо» и что вполне естественно, что «главный автор», то есть Макаревич, будет делиться поступлениями с «соавторами» — Кавой и Маргулисом. Когда пошли первые гонорары, они стали оседать у Макаревича, причем контролировать их было невозможно. Вопрос становился серьезным, поскольку деньги за концерты делились по-честному, а авторские — кстати, не самые большие в то время — шли на Комсомольский проспект (потом на Ленинский, 37), где жил Макар. В общем, этот вопрос надломил отношения в группе, и в апреле 1979 года все было кончено...
Когда новый состав «Машины времени»: Макаревич — Кутиков — Ефремов — Подгородецкий — приступил к репетициям и записи первого альбома, вопрос об авторстве песен как-то не ставился. В первую очередь потому, что большинство из них уже было отрепетировано и отыграно старым составом и, соответственно, зарегистрировано за Макаревичем. Мы просто сделали новые аранжировки, поменяли звучание, а новые песни стали как бы «частью общего дела». А осенью 1979 года появился «Поворот».
Музыку, которая впоследствии стала самым исполняемым хитом последних 25 лет, я написал в тюрьме. Ну не совсем в тюрьме, а в казарме воинской части Внутренних войск МВД СССР в г. Александровке Белгородской области, где служил, охраняя зэков. Более всего эта мелодия была похожа на начинавшие тогда набирать силу итальянские хиты. Медленная такая, лиричная. До сих пор тешу себя надеждой, что найдется какой-нибудь италоязычный поэт, который придумает к ней стихи. Это будет второе рождение «Поворота», который не стыдно будет исполнить какому-нибудь Тото или Пупо. Когда я рискнул предложить ее для исполнения, Кутиков немедленно раскритиковал материал, говоря, что это нуднятина в стиле Макара. Потом попробовал сыграть ее быстрее. «Да это же прямо „Иглз" какие-то», — сказал обычно молчаливый Валера Ефремов.
1980 олимпийский год прошел под знаком «Поворота». Я нисколько не преувеличиваю, говоря о том, что в то время «Машина времени» по популярности стояла наравне с Высоцким и была неизмеримо круче Пугачевой, Леонтьева, Кобзона, Лещенко и прочих «официальных артистов». Говорят, что Высоцкий при жизни не увидел ни одной своей строчки, официально напечатанной на родине. Нам повезло больше. Но в 1980 году сложилась парадоксальнейшая ситуация: группа, которой было запрещено выступать в Москве и ближайшем Подмосковье, не имевшая не только ни одной пластинки, но и приличной записи новой программы, запрещенная к показу на ТВ и передаче по радио (за исключением «Radio Moscow World Service»), команда, которую мало кто слышал «живьем» и знал в лицо, вышла на первые места во всех появившихся в то время музыкальных чартах. Эти таблицы, носившие названия «хит-парадов» или «парадов популярности», составлялись по-разному. Там, где их готовили некие «эксперты», мы лидировали, но не бесспорно, а вот чарты, составлявшиеся по письмам читателей, показывали наше гигантское превосходство. Наиболее престижным в то время было попасть в «Звуковую дорожку» «Московского комсомольца». Это в конце восьмидесятых все хит-парады перешли на коммерческую основу, а тогда в газеты шли тысячи, десятки тысяч писем с одной строчкой: «Машина времени» — «Поворот».
Конечно, без некоторой необъективности не обходилось. Знаю, что наши «болельщики» рано поутру скупали весь розничный тираж «МК» с публиковавшимися в нем купонами, вырезали их и отсылали в редакцию. Много раз я видел на газетных стендах номера газеты с аккуратно вырезанными дырками, на месте которых должны были быть вожделенные купоны. Нам не был нужен никакой пиар. Когда я смотрю на современные предвыборные технологии с графиками, расчетами, гигантскими бюджетами, направленными на то, чтобы заставить людей выбрать какого-нибудь депутата, я вспоминаю восьмидесятые годы и наших преданных сторонников, которых были миллионы. И без всяких там Павловских, Лисовских, Чубайсов и пр.
В таблицах популярности 1980 года «Машина времени» занимала первое место как группа, «Поворот» — как песня, почти все мы — как инструменталисты, а Макаревич и даже Кутиков были в лидерах среди певцов, обгоняя, к примеру, Градского или Леонтьева, Наши песни к лету 1980 года стали появляться в сборниках (например, на пластинках «Тбилиси-80» или «С Новым годом!» «засветилась» крайне безобидная песня «Снег»). А магнитофонные записи, иногда жутчайшего качества, сотнями тысяч расходились по стране. При этом нас из-за похожего звука и близкого духа иногда путали с «Воскресеньем» или наоборот. Часто на одной стороне пленки была наша запись, а на другой — «воскресники». Но мы были неизмеримо больше известны. Весной 1980 года в «МК» была впервые опубликована наша афиша в качестве иллюстрации к статье «Поворот», которую написал не то Артем Троицкий, не то Женька Федоров. Теперь нас могли даже узнавать в лицо, хотя я лично на этом графическом изображении, сделанном отцом Макара Вадимом Григорьевичем и самим Андреем, мягко говоря, «не получился». Зато Макар, Кутиков и особенно Мелик-Пашаев были очень узнаваемы.
Кстати, говоря о том, что наши выступления были запрещены в Москве, я несколько погрешил против истины. Для нас просто были закрыты официальные каналы, но на «корпоративные вечеринки», как это называется теперь, запрет не распространялся. Мы играли в ДК МВД и в Школе КГБ, в НИИ и клубе газеты «Правда», на других ведомственных площадках. Иногда это было в качестве «шефства», иногда оплачивалось. Но большие площадки были для нас закрыты. В то время никто не выступал, к примеру, на большой арене «Лужников». Думаю, мы элементарно собрали бы полный стадион, причем не на один концерт. Во всяком случае, в провинции двадцати-тридцатитысячные стадионы были не редкостью.
Олимпийским летом 1980 года «Машину времени» было решено, как и других «сомнительных» артистов, отправить подальше от Москвы. Но если кого-то послали «топтать зону», а других — за 101-й километр, то с нами поступили крайне гуманно. Нам «открыли» Питер и южные гастроли. В другое время это было бы знаком огромного доверия, да и мы сами тогда думали, что нам оказывают благодеяние. На самом деле, питерские гастроли в июне были «затравкой», а поездка по маршруту Ялта — Анапа — Новороссийск — Геленджик - Сочи — Волгоград без заезда в Москву заняла у нас июль, август и полсентября. О первой питерской поездке до сих пор вспоминаю с ностальгией. Переполненный Дворец спорта «Юбилейный», наши афиши на каждом шагу, толпы фанатов, раскачивавших «Икарус» так, что он грозил перевернуться, десятки, если не сотни девчонок у служебного выхода, только ждавших указующего перста и магического слова «Ты!». Главное было — не нарваться на несовершеннолетнюю, которых, конечно, было большинство. Но и такие проколы случались: как-то я получил себе в гости семнадцатилетнюю девицу, выглядевшую на все 25. Заботливые администраторы гостиницы позвонили мне и спросили, известно ли уважаемому Петру Ивановичу, сколько лет девочке и чьей дочерью она является. После этого мной была немедленно дана команда на «одевание» и обиженная девица удалилась.
Жили мы тогда как суперзвезды, в гостинице «Прибалтийская», куда вход обычным советским гражданам был запрещен. Ее построили только в 1978 году специально для приезжавших в Питер «оторваться» финнов. Они брали в Хельсинки такси, ехали в Питер, а потом неделю бухали так, как могут только люди этой национальности. Там мы увидели граждан страны Суоми, лежащих в коридорах, блюющих в плевательницы в холле отеля, ползающих на четвереньках от столика к столику в ресторане. Самое интересное, что их в общем-то никто не останавливал, — гости все-таки. Кстати, скажу вам, мы пили больше, а подобные художества позволяли себе в исключительных случаях. Наверное, дело в отечественном менталитете. Или в чем-то другом, столь же загадочном и неизведанном. Там я впервые увидел, что такое настоящий номер «люкс», — двухэтажное помещение с гостиной, роялем, панорамным видом на Финский залив и прочими «излишествами». Жил в нем, конечно, Макаревич, но мы все собирались там каждый вечер, чтобы хорошенько расслабиться. Естественно, у нас перебывали все валютные путаны, работавшие в круглом барчике внизу, причем исключительно на добровольной основе. Давали они артистам из любви к искусству, а не к деньгам. Самое интересное, что они таскали нам еще и блоки сигарет из «Березки» и «Камю», купленный в валютном баре. Вот что такое — народная любовь!
В Питере у нас было множество друзей. Борька Гребенщиков, другие «аквариумисты», музыканты, художники и просто хорошие люди. Самой большой проблемой было провести их, жителей СССР, в гостиницу. Церберы в фуражках, галунах и штанах с лампасами, по виду пенсионеры КГБ, мгновенно отличали «совка» от иностранца и «тормозили» его, даже если он был одет в полный импорт. Иногда мы передавали друзьям наши визитки. В другом случае приезжал человек с удостоверением и письмом от Ленинградского ТВ и организовывал «псевдосъемку». Метров за двести от отеля «ловили» автобус, в него загружалась «массовка», а на входе рядом со швейцаром стоял «наш человек» и пропускал всех внутрь. В целях конспирации местом сбора объявлялся зал «икс», а оттуда все потихоньку, окольными путями добирались до наших «люкс»-апартаментов.
Поскольку в Питере были белые ночи и в номере все время было светло, то у нас объявлялись два мероприятия. В двенадцать часов ночи — «спуск флага», а в шесть утра — «подъем». Я садился за рояль, играл гимн, и процесс начинался. В качестве флагов в двухэтажной гостиной с огромными окнами использовались французские шторы, которые в закрытом состоянии символизировали определенный интим, а в открытом — близость завершения гулянки.
В «Прибалтийской» я даже научился играть в боулинг, который располагался там же в отеле. Но навыки этой игры совершенствовать в то время было сложно, поскольку в провинции таких вещей не существовало, а в Москве было только жалкое подобие, именовавшееся «кегельбан» и располагавшееся в ЦПКиО имени Горького.
Питерская поездка запомнилась мне еще и тем, что между пьянками и концертами мне приходилось еще заниматься музыкально-просветительской деятельностью. Ваник в то время нарыл замечательную возможность улучшить наше благосостояние путем продажи местным филармониям песен «Машины времени». Каждая филармония имела средства для покупки репертуара. Этим мы и воспользовались. Ваник сообщил, что можно получить по сто рублей за песню, но нужны клавиры. Нотной грамотой, кроме меня, никто не владел, так что я был усажен за стол с нотными листами и как проклятый писал эти бумажки. Это сейчас все просто — наиграл на компьютере мелодию, он тебе все и распечатал, а тогда был грубый ручной труд, да еще с жуткого похмелья. Десять штук за ночь приносили нам по тысяче рублей, что было «хорошей прибавкой к пенсии». После Питера мы продолжили такую практику, но только в пятом или шестом городе выяснили, что песни, оказывается, можно продавать только один раз. А мы уже «осчастливили» аж пять филармоний!
Конечно, поначалу мы сильно расстроились, ведь «живые» деньги буквально уходили из рук. Срочно был созван «военный совет», который постановил практику продолжить, но в целях соблюдения социалистической законности исключительно путем ударного сочинения новых произведений. Делалось это так: я садился за фортепиано, Макар — рядом, я придумывал какую-нибудь мелодию с припевом, он сочинял стихи. Мы быстренько готовили с десяток песен — и тысяча была в кармане. Думаю, что таким образом было сработано не менее сотни песен Подгородецкого — Макаревича. Правда, все они, думаю, ни разу не исполнялись публично. Естественно, все эти песни клались куда-то в стол, и о них забывали на следующий день, но, скажу я вам, было бы очень любопытно послушать их сейчас. Кстати, думаю, что в архивах местных филармоний, где, как правило, ничего не выбрасывают, многие потенциальные хиты сохранились до сих пор. Во всяком случае, уже через много лет после этого я вспомнил одну довольно удачную мелодию и то, что каждый куплет в песне начинался со слова «бывало». Рита Пушкина написала мне стихи, и получилось симпатичное танго. Я даже записал его на своем сольном магнитоальбоме в 1988 году.
Надо сказать, что и при советской власти артистам удавалось зарабатывать приличные деньги. Способов дополнительного заработка было достаточно много, но важнейшим из них было сочинение хитов. Всенародно исполняемые песни приносили их создателям весьма приличные дивиденды. Дело в том, что любой ансамбль, исполнявший ту или иную песню публично, не важно, в концертном зале или ресторане, за эту песню платил. Она, соответственно, была внесена в «рапортичку», которая сдавалась в агентство по авторским правам. Туда же шли и деньги, вычитавшиеся из зарплаты музыкантов. А уж агентство переводило их авторам. Не люблю считать деньги в чужих карманах, но скажу, что Макаревич в начале восьмидесятых зарабатывал гигантские по тем временам суммы. К примеру, я получал авторские всего-то за музыку «Ах, что за луна!» и часть музыки «Поворота» и «Скачек». И составляло это порядка тысячи двухсот — тысячи пятисот рублей в месяц. В случае Макаревича эту цифру можно было смело умножать на 10, 20 или 50 — в зависимости от того, насколько популярны были в то время наши песни. Но и мы не жаловались, поскольку от концертной деятельности получали примерно по тысяче в месяц. И все это было в те времена, когда порядок обычных зарплат был 150-200 рублей, 300-500 получали профессора или главные инженеры крупных заводов, а 500-600 на круг - академики и хоккеисты сборной СССР.
Получаемых нами денег хватало на многие удовольствия. Мы могли покупать себе практически любые вещи: нормальную одежду, аппаратуру, даже отечественные автомобили. Для современного поколения видимо, покажется идиотизмом, что имеющий деньги человек должен был еще приложить массу усилий, чтобы их потратить. Просто пойти в магазин и купить все, что хочется, было невозможно. Прилавки были заполнены обувью, на вешалках висела одежда, но носить все это было невозможно. Во всяком случае, для нас, продвинутых музыкантов. Поэтому мы контактировали с фарцовщиками или покупали так называемые «чеки Внешпосылторга», чтобы по ним отовариться в магазинах «Березка». Даже богатенький Макаревич года до 83-го заказывал себе штаны, особенно белые, у нашего художника по свету Саши Заборовского, который в свободное время подрабатывал шитьем.
Просто пропить две-три тысячи рублей в месяц было нереально. Мы постоянно сидели в ресторанах и барах, но деньги все равно не кончались. Самым любимым «дневным» местом для нас был ресторан «Пекин» В то время это было заведение с адаптированной под российские желудки северокитайской кухней, многие блюда из которой до сих пор вспоминаются нами с ностальгией. Обычное меню того времени - это маринованная капуста, утиные яйца сунхуа с имбирем, кунжутным маслом и соевым соусом, кисло-сладкая свинина (нарезка нежнейшего мяса в густом кисло-сладком соусе), пельмени (с фаршем из свинины, креветок, курицы и капусты) и вырезка в тесте, в просторечии именовавшаяся «кусочки».
Обычно к этому бралась бутылка водки или, чтобы выпендриться, скажем, перед девушкой, бутылка китайского вина «Тунхуа». Самое интересное, что стоило все это великолепие примерно семь—восемь рублей на человека, а порции были весьма солидными. Потом, с течением времени, порции стали уменьшаться, а стоимость — расти. Так продолжалось до 1985 года, когда «Пекин» закрыли на реконструкцию. Через полтора года там уже царило СП «Пекин в Москве» с новыми блюдами, ценами, выросшими в несколько раз, и отсутствием многих любимых нами продуктов. Последние еще сохранялись на втором этаже в так называемом «европейском зале», но к середине девяностых прежний «Пекин» окончательно испортился. А жаль.
Другим «общим» рестораном был ресторан «Узбекистан», или просто «Узбечка», на Неглинке. Там тоже было довольно дешево, но очень вкусно. Мы вообще любили узбекскую кухню и при случае не отказывались ее отведать. Зачастую, прилетая в Москву с гастролей, мы вместе с коллегами по работе, ансамблем «Сувенир», в частности, прямо из аэропорта двигались в «Узбечку». С сумками, баулами, инструментами и прочим скарбом. Все это оставлялось в гардеробе, а мы погружались в мир восточного гостеприимства и настоящей экзотической кухни. Бывало, что сидели и квасили там до вечера, а уж потом разъезжались по домам.
Любимых нашей группой баров было тоже два: «Охотник» на Тверской и «У Никитских ворот» напротив ТАССа. Основным достоинством последнего было постоянное наличие импортных напитков: виски, рома, мартини и пр. Закуска была элементарной: говядина на гриле и рулет с брусникой. Ходили туда в принципе не есть и даже не пить, а общаться. Там все время были одни и те же люди, все друг друга знали, а бдительные швейцары следили за тем, чтобы посторонних не было. Это было своего рода прообразом закрытого клуба. Там были музыканты, артисты, дети и внуки известных чиновников, спортсмены. . Круг общения был постоянным и достаточно интересным.
Бар «Охотник» находился на улице Горького прямо напротив дома, где жила Пугачева. Иногда она, одетая по-домашнему, под ругань водителей перебегала через забитую машинами проезжую часть и садилась в баре выпить чашечку кофе. Мы, бывало, просиживали там по нескольку часов, особенно Саша Кутиков. Пили коньяк или виски, ели бутерброды с икрой. Если хотелось пообедать, то шли или в «Пекин», или в кафе рядом с баром. Там любили бывать хоккеисты ЦСКА, пловцы из сборной СССР, Алексеич и прочие известные люди.
А еще в те времена гремел Центральный дом туриста, вернее варьете, расположенное на 33 этаже. Там играли Кузьмин с Барыкиным, затем Лешка Белов (Байт), пели Людка Барыкина и Оксанка, которой, кстати, Макаревич посвятил песню «Варьете». В различных загородных ресторанах мы бывали реже, например в Салтыковке (ресторан «Русь»), в Голицыно («Иверия») или Софрино («Сказка»). Все это я говорю к тому, что на самом деле и количество мест, где мы могли в те времена хорошо оттянуться, было не беспредельным. Как правило, в остальных не устраивала основная масса публики. По разным причинам, в основном, конечно, из-за навязчивости подвыпивших завсегдатаев, вдруг узнававших в лицо популярных артистов.
В восьмидесятые годы нам часто «организовывали баньку». Но в отличие от времен нынешних, когда слово «сауна» стало синонимом публичного дома, тогда в баню ходили за тем, чтобы попариться и выпить, а также пообщаться в дружеской компании. Бани были во многих местах: в гостиницах, во дворцах спорта, просто о них знало очень ограниченное количество людей. Обычно это была неприметная дверь где-то в подвале, за которой скрывалось (в зависимости от вкусов и состоятельности хозяев) либо дворцовое великолепие, либо просто уют и отдохновение. В настоящую русскую баню мы попадали нечасто. Как-то в Сибири нас вывезли в тайгу, где у какого-то мужика, профессионального костоправа, была мини-гостиница с настоящей русской баней. Сначала он распарил нас, а потом мы были отправлены на массажный стол. Скажу вам честно, как любитель массажа, такого со мной не делали нигде — ни в Таиланде, ни в суперсовременных фитнес-клубах. Создавалось впечатление, что каждый сустав сначала вывихивался, а потом почему-то совершенно безболезненно ставился на место.
Почти двухмесячная южная поездка 1980 года (без заезда в столицу) была отмечена целым рядом интересных событий. Некоторые из них наводили на любопытные размышления, как, например, случай с рестораном «Кабардинка». Несмотря на «застой», на юге в то время появлялись практически частные рестораны, которые в лучшую сторону отличались от обычных заведений общепита, как ассортиментом блюд, так и обслуживанием. Одним из таких кабаков, гремевших по всему Черноморскому побережью, был ресторан «Кабардинка», находившийся на полпути между Геленджиком и Краснодаром.
В общем, прознав о том, что в их краях находится «Машина времени», хозяева, естественно, пригласили нас в гости. Там даже как-то не обуславливалось, что мы что-то будем петь, просто посидеть — покушать — вина попить. Как сейчас помню, больше всего меня поразили музыканты, игравшие в ресторане. Это были профессионалы высшего класса. Оки пели наши песни, но пели так, что нам даже после ежедневных многочасовых репетиций не удалось бы этого сделать. Удивительное четырехголосье с небесными красотами звука! Когда мы вошли в зал, они грянули «Поворот», разложенный на несколько голосов. Надо было видеть вытянувшиеся лица Макаревича и Кутикова! Они поняли, что на сцену сегодня выходить им просто не нужно. Так и сидели мы весь вечер, грустно выпивали, утешая себя тем, что такое пение все равно вторично, что сочинили эти песни мы, что популярными их сделали тоже мы, а значит, мы — главные в этом деле. Но осадок, как говорится, остался...
Потом мы переехали в Сочи, где выступали в концертном зале «Фестивальный», а жили в «Жемчужине». С этим отелем самые неприятные воспоминания были связаны у Валерки Ефремова. В ресторане с кодовым названием «Бункер», находившемся, понятное дело, в подвале, он подцепил молоденькую официантку, а вместе с ней и банальный триппер. Кстати, мы, как заботливые товарищи, спросили его после соития, использовал ли он презерватив, он ответил вопросом на вопрос: «А зачем?» В данном случае подразумевалось, что секс с работницей общепита должен, по определению, быть абсолютно, совершенно безопасным. Эта категория работников примерно раз в три месяца проверялась у врачей, в том числе и венерологов, на предмет соответствующих заболеваний, и им выдавались так называемые медицинские книжки. Валерка настолько уверовал в незыблемость системы, что допустил неосторожность, за что и поплатился. Думаю, что именно с тех пор он предохраняется регулярно.
Запомнилась и более веселая история, начавшаяся там же в Сочи. Там на пляже мы познакомились с двумя девочками из Волгограда, куда мы должны были приехать приблизительно через месяц. Оказались они дочками местных руководителей и от встречи с «Машиной времени» получили самые приятные впечатления. Во всяком случае, уезжали домой со слезами на глазах и обещали нам в Волгограде замечательную встречу. Что такое культурная программа по-волгоградски, мы поняли, приехав в гостиницу. Обычно было известно, в каком отеле мы будем жить. В Ростове это была гостиница «Ростов», в Питере — «Прибалтийская», в Ярославле — «Юбилейная». В наших номерах в волгоградской гостинице нас ждали включенные холодильники, в которых стояло по огромному арбузу с вырезанной серединой. В освободившееся пространство была залита смесь водки, коньяка и шампанского. А помимо крюшона стояла еще и огромная миска с черной икрой. Так что Волгоград прошел под арбузно-икорными знаменами.
Находясь в Волгограде, выпивая крюшон и объедаясь черной икрой, мы даже не подозревали о том, что в Москве происходит громкий скандал, связанный с нашей группой, дело в том, что неожиданно для всех в столице появились афиши, сообщавшие о том, что «Машина времени» будет выступать в Театре Эстрады. По тем временам это была одна из самых престижных, если не самая престижная площадка, и выступление там значило официальное признание. Начали продаваться билеты, которые исчезли из касс в первый же день продажи и продавались с рук по 50—100 рублей в течение всего времени, остававшегося до концерта. Каково же было удивление и негодование публики, когда в кассах Театра Эстрады появилось объявление о том, что вместо «Машины» будет выступать ансамбль «Добры молодцы», а билеты действительны. Говорят, что возмущенная толпа устроила несанкционированный митинг у «Росконцерта», который, однако, ничем конструктивным не закончился. Потом ходило множество слухов о том, почему концерт все-таки не состоялся. Говорили о каких-то указаниях из ЦК КПСС, о запрете со стороны Министерства культуры. Другая версия — администрация просто испугалась, что здание разнесут поклонники, не попавшие на концерт, благо такие прецеденты уже были. Но, скорее всего, это изначально было хорошо продуманной аферой кого-то из администраторов. На это указывают следующие позиции: во-первых, сама «Машина времени» о концерте не знала и его не планировала, работая в то время в Волгограде, во-вторых, в кассах Театра Эстрады была продана всего пара сотен билетов, а остальные передавались перекупщикам, причем «навар» составлял от 40 до 90 рублей за билет. Если умножить эту цифру на количество мест в зале, то получается очень приличная сумма в 80—100 тысяч рублей. Из-за них, думаю, и было устроено шоу.
Этот концерт не состоялся, зато в новогоднем «Голубом огоньке» появилась наша новая песня «Скачки», написанная, кстати, тоже с моим участием. После появления на ТВ наша популярность стала расти еще больше, росли и авторские вознаграждения. Мы стали реально отнимать хлеб у спаянной когорты «советских композиторов», которые много лет использовали данную «кормушку». Именно поэтому в прессе стали появляться злобные статьи и статейки, апофеозом которых стали статьи в «Комсомольской правде» и в «Литературной России», вышедшие весной 1981 года. В то время нам сильно помог Алексеич, который, хотя и не имел рычагов влияния в «Комсомолке», «Литроссию» «загасил» полностью, да так, что им пришлось извиняться за своего автора — какого-то малоизвестного поэта.
В 1980 году, а может быть даже раньше, друг Макаревича кинорежиссер Александр Стефанович задумал снять фильм «Душа» с Аллой Пугачевой в главной роли. Дело упрощалось тем, что Алла Борисовна в то время была его супругой. Но не успел. К тому времени, когда он пробил съемки этого фильма, Пугачева его уже выгнала. И тогда на съемки была приглашена другая известная певица — София Ротару. Как «пробили» наше участие в фильме, я не знаю, скорее всего руководствуясь соображениями, что Пугачева одна картину «вытянет», а Ротару — нет. Условием нашего участия, тем не менее, было то, что главную мужскую роль — руководителя нашего ансамбля — будет играть не Макаревич или, скажем, Мелик-Пашаев (вот была бы парочка — Ваник и Ротару), а какой-то известный актер. Выяснилось, что это будет Миша Боярский. Правда, говорят, что Макаревич даже прошел кинопробы вместе с Софией Михайловной, но результат был удручающий.
Начались съемки, и все шло нормально до тех пор, пока Кутиков на одной из репетиций не поднял вопрос по поводу наших съемок в Ялте. Мы должны были ехать туда чуть ли не на два месяца, причем только сниматься. Наши концерты, запланированные на этот период, отменялись, соответственно, отменялась и зарплата, вернее, ее львиная часть, поскольку съемки сами по себе оплачивались весьма скудно. На одной из репетиций Кутиков встал и сказал: «Андрюша, я вот тут подумал, посчитал, что мы из-за отмены гастролей теряем кучу денег. А ты, в отличие от нас, очень приличные деньги получаешь — как автор музыки к фильму. Так не справедливее ли было разделить эти авторские деньги на всех?» Я в этом поддержал Кутикова, Ефремов молча кивнул, после чего Макаревич сказал: «Никаких проблем, конечно, мы эти деньги поделим». На чем мы и расстались. Придя на следующую репетицию, Макаревич сказал дословно следующее: «Я тут пораскинул задним умом и решил: с какого хрена я с вами буду делиться. Эти песни мои, и я за них буду получать деньги». После этого я встал и сказал, что ухожу. А Кутиков промолчал, проглотил все это и остался.
Были во время поездки в Ялту и светлые моменты. Вместе с нами ездил туда замечательный актер и человек Ролан Антонович Быков. Мужчина он был, если помните, небольшой комплекции, но веселый, живенький и не по годам шустрый. И угораздило его запасть на олимпийскую чемпионку по метанию диска и толканию ядра Фаину Мельник, которая тоже оказалась в Ялте. Он оказывал ей всякие знаки внимания, посылал цветы, а как-то раз набрался смелости и пригласил мощную красавицу поужинать с ним. Финал этого ужина был трагикомичным. Поздно ночью мы увидели, как в коридоре появилась Фаина Мельник, бережно, как ребенка, несущая на руках спящего Ролана Антоновича. Подойдя к его номеру, она ногой открыла дверь, после чего раздался звук падения, и через некоторое время олимпийская суперзвезда вышла обратно, беззвучно прикрыв за собой дверь и, что-то напевая, отправилась восвояси.
Ушел я не сразу, по просьбе Мелик-Пашаева отработав гастроли, которые были уже «заряжены» — аж до мая 1982 года. Последняя поездка у меня была по Северному Кавказу. Представляете себе гастроли: Нальчик — Грозный — Владикавказ — Махачкала! Сплошные «горячие точки». Но это сегодня, а тогда это был просто цветущий юг. Правда, в Грозном горячий чеченский мальчик подбежал ко мне с горящими глазами, сорвал с меня бейсболку и дал деру. Так что я от чеченцев «пострадал» больше всех. Что касается премьеры фильма «Душа», то состоялась она на «Мосфильме» той же весной 1982 года, а премьерный показ был через несколько дней в кинотеатре «Звездный». Этот кинотеатр вообще имел славу необычного. В нем время от времени показывали такие фильмы, выпуск которых на советские экраны был строго запрещен по идеологическим причинам. Например, в 1976 году я был крайне удивлен, увидев афишу кинотеатра с надписью: «Ретроспектива английских мультфильмов». Скажу честно, ни одного английского мультфильма ни до этого, ни после я не видел. И, соответственно, меня это не очень интересовало. Но дальше была расшифровка того, что будет демонстрироваться. Мой взгляд скользил по незнакомым названиям, и тут... Сердце мое прыгнуло, я, не веря написанному, даже снял очки и протер их. Посмотрел еще раз. Фантастика! Там было написано: «Желтая подводная лодка» — сеансы в 10,13, 16,19 и 22 часа. Тут же рванул на «Проспект Вернадского», купил билет за 40 копеек и почти три часа наслаждался битловским мультиком на широком экране. После этого я больше никогда не смотрю мультфильмы.
Любопытная история была связана с отмечанием премьеры фильма «Душа», которое проводилось дома у Макара. Дело в том, что его соседкой снизу была престарелая учительница географии. Как только она слышала шум сверху, она тут же вызывала милицию. Приезжал наряд, шел к Макаревичу, тот открывал дверь, давал им кассету с записью или плакат, и они мирно шли дальше. А бабушка продолжала звонить. Более того, она вызнала телефон Андрея и при случае позванивала ему. Он даже хотел подложить ей подлянку, приехав в школу, где она работала, и рассказав ее ученикам о недостойном поведении учительницы. В общем, в самый разгар праздника по звонку бдительной соседки прибыла группа «мальчиков по вызову». Каково было их удивление, когда им открыла дверь София Ротару! Затем из-за ее плеча показался Миша Боярский, любезно пригласивший их присоединиться к выпивону, а дальше подтянулся Ролан Быков. В общем, ребята ушли оттуда в шоке. Кстати, закончилась история с учительницей года через четыре. Все эти годы она позванивала Макару и делилась с ним впечатлениями от критических статей в адрес «Машины» и его лично. А затем «Машину времени» стали чуть ли не каждый день показывать по ТВ. Все! Бабушка сломалась. Ни одного звонка, ни звука, только, встречая Макаревича на улице, она норовила перейти на другую сторону.
Вообще-то, вопреки укоренившемуся мнению, первый фильм, в котором я снялся, — это был не фильм «Душа». В 1980 году меня пригласили на съемки фильма «Будьте моим мужем», который снимала Алла Сурикова. Дело было в Сочи, где мы были в самой длительной гастрольной поездке в истории «Машины времени». Продолжалось все это полтора месяца. Сочи — Краснодар — Анапа — Геленджик — Запорожье — Волгоград — и все это без заезда в Москву. Такое «путешествие» было организовано для нас, чтобы мы не болтались в столице во время Олимпиады-80. Повезло. Звездинского вообще, к примеру, посадили. Ну а мы «чесали» по югам. Там в Сочи мы познакомились с олимпийской командой по плаванию. У них был тренер по фамилии Кошкин, человек крайне суровый. В общем, сразу после Олимпиады, которую наши выиграли чуть ли не во всех номинациях, пловцы свалили оттянуться в Сочи. Я единственный из коллектива сблизился с ними, и тусовались мы вместе. Представляете себе компанию — несколько двухметровых красавцев — огромные плечи, узкие бедра, каждая мышца играет, и я — на пляже. Правда, девушки за автографами больше подходили не к ним, а ко мне. В мозгу режиссера родилась сцена, в соответствии с которой три-четыре человека забегают в воду. Она попросила сняться в этом эпизоде нашу компанию. Вот в этой сцене и мелькает моя спина, так что дебютировал я у Суриковой. Мою спину можно узнать легко: она самая маленькая, но самая жирная.
У Суриковой я снимался еще раз вместе с Ленькой Ярмольником и бывшей женой Максима Леонидова Иркой Селезневой. Фильм назывался «Московские каникулы». Эта съемка была еще смешнее. Я мелькаю буквально на две секунды в кадре в сцене, где Ярмольник приходит в Кремль на прием и вешает на героиню строительную курточку. Там играет пианист, и в основном показаны мои руки. Еще раньше мои руки снялись в кино после армии в 1978 году. Я тогда активно тусовался на телевидении и познакомился с руководством объединения «Экран». Они сидели на улице Королева на шестом этаже. И там я постоянно подрабатывал, делая какие-то оркестровки (вот тут пригодилось умение читать с листа), играл на клавишных. Как-то режиссер Олейников снимал фильм под названием «Настройщик» с Роланом Быковым в главной роли. Так вот там тоже есть мои руки! Великий Ролан Быков, к сожалению, не имел никакого понятия о том, как настраивается рояль или пианино. Так вот, я там управлялся со специальным инструментом, с ластиком и т. д.
А в «Душе» самый занятный момент был тогда, когда снимались сцены в каком-то якобы подмосковном клубе, где выступала «Машина времени». Снималось это все, правда, напротив «Мелодии» в театре Спесивцева, был такой с кирпичной стенкой. Нагнали туда массовку и под фонограмму снимали там несколько песен: «Право», «Кого ты хотел удивить?» и другие. А «руководителем» нашего коллектива по сценарию был Миша Боярский. Съемки продолжались долго и нудно, и часам к четырем утра нам жутко захотелось выпить. Водки, как это иногда случается на съемках, уже не было. Тогда я предложил: «Миша, пошли на улицу, там с твоей раскрученной физиономией мы что-нибудь точно достанем».
Переулок, где находится театр, одной стороной упирался в улицу Горького (ныне Тверскую), другой — в Герцена (Большую Никитскую). В общем, мы пошли и стали стучать в окна первого этажа, обращаясь к разбуженным гражданам с просьбой по поводу водки. Люди просто офигевали, но водки не давали, поскольку с ней было тяжело. Так мы дошли до Тверской и наткнулись на милицейский патруль. Менты узнали народного любимца. «Миша, что надо?» — «Водки!» — ответил любимец. Нас посадили в машину, мы развернулись к «Елисеевскому», подъехали к служебному входу, где какой-то дядя Вася выдал нам водки, и на этой же милицейской машине мы приехали обратно к театру. О художественных достоинствах фильма «Душа», думаю, говорить не стоит по причине отсутствия таковых. Тем не менее участие «Машины» сделало фильм лидером проката. Но даже нас самих коробили свойственные режиссеру Стефановичу «небрежности». В редчайших случаях, когда участникам группы позволялось сказать какую-то реплику в кадре, ее озвучивали другие актеры. Помните, узнаваемый Макаревич открывает рот, и... слышится совершенно не знакомый никому голос. И это лишь одна из десятков «мелочей», на которые режиссер не обращал внимания. Как-то раз жена Макара Алка спросила, сколько лет Стефановичу. Узнав, что всего сорок три, сказала: «Жаль, что такой молодой, сколько еще говна снимет...»
Что касается музыки к кино, которую, в основном, написал Макаревич (его часто приглашали знакомые режиссеры, которым нужно было известное имя), то музыку эту аранжировал и записывал, как правило, я. Я приезжал в студию, ставилась задача «из говна сделать конфетку», а затем все записывалось. В составе группы «Воскресенье» мне довелось участвовать в записи саундтрека к фильму «Мэри Поппинс, до свидания!». Работали мы с блестящим композитором Максимом Дунаевским. А потом самостоятельно я записал музыку к мультфильму «Кошкин дом». Но в титрах к нему стоит фамилия Дунаевского. Максим ничего у меня не узурпировал, наоборот, сильно помог мне. В те времена музыку к фильмам, как правило, разрешалось записывать только принадлежащую членам Союза Композиторов, до которого мне было как до Луны. Я упросил его подписаться под тем, что придумал, так что музыка все-таки вышла. Фильмов, в которых тем или иным образом участвовала «Машина времени», — десятки. Большинство из них, к сожалению, плохие. Если говорить о художественных лентах, то они были очень плохими. Документальные снимались хорошо только в последние годы нашей совместной работы (например, концерт к 30-летию «Машины» в «Олимпийском»). Может быть, это оттого, что просто у людей не было денег и техники, чтобы что-то снять нормально, а может быть, от отсутствия Искры Божьей у людей типа Стефановича.
Самая последняя киносъемка оказалась для меня самой прибыльной. Мы незадолго до моего исключения из группы снимались в документальном фильме. Как я понимаю, финансировал его Союз Правых Сил. Когда меня выгнали, разговора о гонорарах за участие в фильме не было. И вот, года через два, приезжает вдруг ко мне Саша Кутиков и привозит восемь тысяч долларов. Не знаю, какой механизм вдруг сработал и почему Макаревич не замылил эти деньги, но я их получил. В то время они мне даже сильно помогли, так что я снова зауважал кино, которое, правда, сейчас только смотрю, и то по телевизору.
Если возвращаться к «душевным» временам, то скажу, что уходу Ованеса Мелик-Пашаева из «Машины времени» предшествовала почти детективная история, о которой никто пока еще не рассказывал. История была следующая. Мы искали инструмент «Hohner clavinet D-6». Очень хотели его купить. У Макара на Ленинском раздается звонок. Вежливый мужской голос говорит: «Андрей, вы знаете, я слышал, что вы интересуетесь клавишными «Hohner». Я только что прилетел из Америки и привез такой аппарат. Готов продать его вам за пять тысяч рублей». И это при том, что меньше семи такой аппарат никак не стоил. Человек явно знал и порядок цен, и жадность Макара. Правда, он сказал, что сейчас находится в Шереметьеве и ждет своего рейса, чтобы лететь дальше, но пара часов у него якобы есть. В общем, Макаревич повелся на это дело, договорились они встретиться в аэропорту. Мы с Мелик-Пашаевым в это время как раз сидели у него. Макар кричит: «Все, быстро едем в Шереметьево забирать синтезатор. Всего пять тысяч!» Я поинтересовался, не слишком ли дешево, на что получил безапелляционный ответ, что в том-то и кайф, чтобы взять дешевле. А еще мы с Ваней поинтересовались, знаком ли Макару звонивший, на что тот ответил, что его не знает, но тот-то говорит как старый знакомый.
Сели мы в машину Ваника, добрались буквально минут за тридцать. У какого места назначена встреча Макаревич спросить как-то не удосужился, сказал, что тот знает его в лицо и сам подойдет. Бродит Макар вокруг аэропорта, торгует своей физиономией...
И тут я Ванику говорю: «Если тут и есть тот человек, который должен узнать Макара в лицо, то он сейчас наверняка звонит своему партнеру по телефону-автомату и говорит, чтобы тот не торопился выносить все из квартиры Макара. И как в воду глядел! Мы торчали там полчаса, потом решили уехать. А по дороге я ознакомил со своей версией Макара. Когда мы приехали к нему на Ленинский, 37, квартира 146, дверь была открыта, а из квартиры вынесено все. Шубы, аппаратура, даже тайник с деньгами был обнаружен и аккуратно вскрыт. Естественно, что навел на квартиру и организовал это кто-то из «своих». Макаревич тут же принял во внимание фигуру Мелик-Пашаева и написал заявление в милицию, в котором отмечал, что, когда мы выезжали со двора, Ваник делал кому-то особые знаки. Нас с ним вызывали в ментовскую контору на Шаболовку, где рассказали о подозрениях Макара и сказали, что будут искать. Но не нашли. С тех пор между Макаревичем и Мелик-Пашаевым пробежала черная кошка и прежние отношения стали невозможны.
Кстати, обвинять своих друзей-приятелей в краже Макаревичу было не впервой. В начале 70-х годов Сиро Кавагое — отец Сергея Кавагое — привез из Японии невиданный электроогран «Айстон». Инструмент был замечательный, звучал здорово, но был каким-то не совсем «битловским». Но если прислушаться к «Битлз», «Энималз» и прочим, то органные партии у них были. Так что Кавагое стал играть на органе, а за барабанами сидел Макс Капитановский.
Через некоторое время орган украли. Макар не придумал ничего лучшего, как обвинить в краже «русского Джимми Хендрикса» — Игоря Дегтярюка. Естественно, что тот оказался ни при чем, а воров вскоре поймали. Но осадок-то, осадок остался, и Андрей долго не разговаривал с Дегтярюком. Кстати, на суде по поводу кражи этого органа произошел замечательный случай. Судья никак не подозревал, что бывают такие фамилии как Кавагое и поэтому громко провозгласил: «Свидетель Кавадос! Вам слово». С тех пор ветераны рока иногда зовут Каву Кавадосом.
Скажу честно, подозрительность Макаревича обламывала многих. Если эта патология начала развиваться в начале семидесятых, то, представляете себе, каких высот она достигла через десять -30 лет лет!
Финансовые дрязги, взаимное недоверие, а также определенная разница в творческих подходах, связанная с тем, что мне было не совсем интересно репетировать и работать с музыкантами значительнее более низкого уровня, послужили основными причинами того, что я покинул «Машину». На самом деле, причин было больше, просто я не очень хочу вспоминать их все. Уж очень это все как-то гадостно...
Петр Городецкий

http://oppps.ru/makarevich-govnochelovek.html